Более суток мы сидели в аэропорту. Рейс откладывался. Около трех часов ночи объявили регистрацию. Уже светало, когда сонные пассажиры поднимались по трапу. Мне досталось место возле иллюминатора. Я смотрел, как на сером фоне аэропортовского бетона появилось ярко-желтое самодвижущееся решетчатое нечто, везущее наш багаж. Машину водило из стороны в сторону, скорей всего водитель был пьян. Секунд десять спустя стальные прутья багажной коробки задели кончик нашего крыла -- как раз напротив моего иллюминатора -- и оторвали порядочный кусок. Улетели мы еще часа через три на другом самолете.
Именно тогда я по-настоящему прочувствовал, насколько мощна наша страна. Ибо даже патологическое разгильдяйство не в состоянии ее развалить.
Особенности текущего момента. Начнем с падения рубля. Каковы бы ни были его экономические причины, психоаналитику прежде всего бросается в глаза одно: если доллару люди верят больше, чем рублю, значит, Клинтону доверяют больше, чем Ельцину. Ибо доверие доллару есть доверие США; их государственной и политической системе, моральным и религиозным максимам этой страны. Именно за рубежом видится нашим народом и нашими политиками источник нашей стабильности и нашего благосостояния. Отсюда -- ориентация на кредиты, привлечение зарубежных инвесторов и т.д. Даже воры стремятся переводить ворованное в доллары и хранить за границей. Еще бы! Там хорошо, надежно, прочно, а у нас -- плохо, ненадежно, того и гляди случится очередной дурацкий сюрприз.
«Нельзя иметь с ними дело», -- говорят обкраденные вкладчики. С кем? С правительством? Мы сами его породили. Вообще с русскими? Значит, с нами? То есть нам нельзя иметь дело с самими собой?
Кстати, уже Иван-царевич, помнится, искал решения своих проблем за тридевять земель в тридесятом царстве, проще говоря, за рубежом. Причем первый же иностранец, встречающий героя сказки, -- Баба Яга. И вообще зарубежный мир полон всякой нечисти. Поэтому мир этот герою неприятен, но именно сюда он идет за счастьем. Характерно для всех нас. Как только мы Америку не обличали, а опоры ищем в ней же. Парадокс.
В общем, как видим, загадка русской души сложилась в глубокой древности.
Наши предки всеми источниками описываются как вольница. Храбрые, свободолюбивые воины. Слава (может быть, от этого слова и происходит название: славяне?), соперничество племен, язычество. Отсутствие всякой государственности. Лишь примитивные родовые объединения. Род имел своего предводителя; иногда роды объединялись и воевали друг с другом. Даже после принятия христианства Русь терзали междоусобные войны. В чем дело? В наших славянских корнях заложено глубочайшее отвращение к государству.
Это повторяется сейчас в параде суверенитетов, в тенденции разделяться на более или менее мелкие группировки, которые ведут себя как древние роды... Это повторяется и в Югославии, где наши ближайшие родичи рвут на куски несчастную маленькую страну...
Вместе с тем относительные порядок и безопасность, которые обеспечивает государство, заставляли наших предков задумываться о создании такового. Но не умея его создать, «...славяне пошли до варягов, звать их на царство». Почему именно варягов? Потому что варяги были не цивилизованными и просвещенными правителями, а бандитами, живущими морским грабежом, такими же язычниками, как и славяне, но гораздо более продвинувшимися по пути государственного объединения родов.
Так в загадочной русской душе появляется пласт -- варяжский. Его олицетворяет царь-разбойник или разбойник, ставший царем. А герой у варягов -- берсерк, впадающий в неистовство воин, безумец. Такими будут и Иван Грозный, и Петр Первый. Да что далеко ходить. После встречи с «вождем всех народов» великий психиатр Бехтерев напишет в своем дневнике диагноз: «явная паранойя», что будет стоить ему жизни. Неистовство прослеживается в восстаниях Стеньки Разина и Емельки Пугачева, в грабеже банков
Иосифом Сталиным, в теперешней криминализации общества. Соединившись с исконно славянским отвращением к государству, этот пласт дает фигуру удачливого бандита, возглавляющего борьбу с государством и становящегося таким образом альтернативным царем... а порой и царем как таковым.
Следующее вливание в национальную психику сделало христианство. Христианство -- это любовь и жертва. Метания от чудовищной гордыни к чудесам смирения и самопожертвования и обратно соединяются с берсеркским неистовством варягов и воинственной славянской самостийностью. А в церковной жизни появляется замечательная фигура юродивого, берсерка от христианства.
Орда. Великая Империя кочевников. Идеальное сочетание дикости и государственности. Становясь ее вассалами, наши предки добавляют к своей психике еще один пласт. Склонность к тоталитарности, к дикости в государственном масштабе.
Иван Грозный, окончательно разбив татар, тут же строит собственную тоталитарную империю, где логично появляется мрачная фигура опричника -- по-собачьи преданного своему господину и готового по-собачьи бросаться на всякого инакомыслящего. Опричник -- вполне ордынский персонаж, при этом добавивший к татарской лютости эпилептоидный фанатизм берсерка, славянскую удаль и византийскую хитрость; таков Малюта Скуратов, этот Берия и Гиммлер XVI века.
Возможно, именно Иван Грозный первым ввел государственную монополию на водку. Сеть кабаков преследует две цели -- своеобразное налогообложение и спаивание отличившихся в боях с Ордой воинов. Последние метятся справа под подбородком специальным клеймом, которое позволяет пить бесплатно в любом государевом кабаке. Возможность спиться за государственный счет становится знаком отличия. В Российской психике появляется алкогольный пласт. В отличие от более или менее индивидуального алкоголизма других народов, в России таковой становится общественным действом, почти религией, пронизывая все социальные отправления. И, наконец, самое Российское государство в значительной мере существует на пьяные деньги...
Петр Первый, прямой продолжатель тоталитаризма Ивана Грозного, присоединяет к византийско-греческому пласту пласт западный, в основном немецкий, затем голландский и английский. Происходит второе призвание варягов -- в этот раз протестантского толка. Западный пласт в Российской психике оказывается тонкой внешней рамкой, формальной структурой, которая не в силах удержать брожение уже осевших в нашей душе привычек. Отсюда век дворцовых переворотов. Петр Третий, мрачный солдафон, убит; блистательная немка Екатерина способствует появлению в русской душе французского пласта, приносящего стремление к утонченной роскоши, но уступает место Павлу, еще одному тоталитаристу, убитому, как и его отец. Александр Первый продолжает реформы.
Россия, как на качелях, раскачивается от дикости к цивилизованности, не в состоянии остановиться. Николай Первый давит инакомыслие... и покровительствует Пушкину; Александр Второй начинает действительно кардинальные реформы и за неделю до подписания первой Российской Конституции погибает от бомбы террориста -- психопата Гриневицкого, воспитанника угрюмого шизоэпилептоида Желябова и истерички Софьи Перовской. Александр Третий и Николай Второй вяло продолжают реформы, намеченные Александром Вторым. Действительным продолжателем дела его является Петр Столыпин, которого, конечно же, убивают. Огромная Империя подошла к тому моменту, когда Славянская вольница и Варяжский грабеж, умело эксплуатируемые большевиками, мечтающими о завоевании всего мира (Орда) и крайне неразборчивыми в отношении средств (Византия), готовы взорвать ее изнутри.
Взрыв вольницы оборачивается закабалением. Еврейско-христианская жертвенность бросает в один котел и жертв, и палачей, и их палачей; надо всем этим воцаряется бывший семинарист, почти поп-расстрига, бандит и грабитель, гениальный интриган, антисемит, маньяк и убийца, грузин Иосиф Сталин, постоянно подчеркивающий, что он-то и есть самый настоящий русский; впрочем, злые языки утверждают, что он действительно не чистый грузин, поскольку якобы был внебрачным сыном путешественника Пржевальского, известного нам по одноименной лошади. Так или иначе, Россия надолго оказывается под игом похуже татарского. И, как это уже не раз бывало, сами правители роют могилу империи. Горбачев ломает хребет уже и без того умирающей компартии; другой силы, способной удержать империю от взрыва, нет, и СССР разваливается в одночасье.
Постепенно и инерция, заданная качелям в древности, иссякает, размах становится все меньше, все короче, потому и перемены из одного состояния в другое ускорились. История проигрывается по-прежнему, теперь уже в сокращенном варианте. Новая Кавказская война; снова врозь с Украиной и Белоруссией; потеряны колонии (Грузия, Азербайджан, Казахстан и т.д.). Россия вместе с тем остается Империей. Часть окраин стремятся присоединиться обратно к ней. Часть -- категорически против.
Славянский, варяжский и ордынско-византийский дух соединяются в России в самых причудливых комбинациях. Обращение к славянским корням вызывает парад суверенитетов, а обращение к корням варяжским -- вспышки берсеркства и т.д.
В какой-то момент говорят уже и не о русской вроде, а о некоей загадочной советской душе.
А советская душа удивительным образом востребовала из глубокой древности и из сказок образ тотального мертвого властелина живых -- Кощея Бессмертного. Очередной партийный лидер -- «отец нации», непременно ссылался на мертвый символ -- фетиш, культовый труп, мумию фараона, рупором которого себя и провозглашал. И стоя на трибуне Главной Могилы, советский царь-батюшка как бы брал обязательство получать средства и инструкции у мертвеца. Надежда получить помощь как бы с того света пустила глубокие корни в нашем национальном сознании. Вместе с тем и во всех бедах оказываются виноватыми тот же самый мертвый гиперотец и его очередной рупор. Бунт против них, в аналитической психологии описываемый как Эдипов, завершается вакханалией разрушения всего с ними связанного. Далее образующийся вакуум неизбежно начинает заполняться. Если Ленин -- не наш отец, то кто -- наш? Кто накормит и обогреет? Кто даст нам все, в чем мы нуждаемся? Конечно же, те, что живут «за тридевять земель», -- нечисть, но у нее тем не менее имеется искомое нами счастье.
Так вместо Ленина спасителями становятся США и прочая заграница.
Больше всего у нас не любили именно США. Наше общество было построено на инфантильной несамостоятельности. Абсолютной зависимости от государства, которое брало на себя все заботы о несчастном народе. Штаты же утверждались в роли предельно индивидуалистичного крутого парня -- мстителя за убитого отца или защитника своей страны от «них» -- чужих; таковы герои многих американских фильмов. Американская мечта -- начать с нуля и стать очень значительным за счет собственной инициативы, трудолюбия и таланта; советская мечта -- вступить в партию и тем самым сразу преодолеть множество карьерных ступенек, сразу занять готовое теплое местечко. Американский герой отвоевывает себе место сам; наш выполняет приказы партии.
Парадоксально, но эти крайности смыкаются. Американский герой по сути ведь вполне традиционен, и Америка -- весьма традиционная страна; а Россия всегда злобно и воинственно отрицала предыдущую традицию. Отрицая только что бывшее, мы автоматически попадаем под власть американской идеи: пробиваться лишь за счет собственных сил, причем с нуля.
Источник нашей стабильности и нашего процветания сегодня -- в нас самих. Ах, если бы стремление к процветанию стало особенностью нашего национального характера...
Вадим ВЯЗЬМИН, психоаналитик
На иллюстрациях:
- Загадочна русская душа...
- Россия крепка взаимопомощью.
- Нас можно согнуть, но нельзя выпрямить.
- Мы -- самый читающий народ Земли.
- За столом никто у нас не лишний.
- Народ у нас добрый и терпеливый.
- А мы остаемся с тобою, родная навеки страна.
Художник Владимир Любаров
